265 СТРЕЛКОВАЯ ДИВИЗИЯ

Биография

Главная / Воины дивизии / Копыльцов Николай Тихонович

Фрагмент статьи Виктора Вайнермана «Двое из шеренги бессмертных»

   Николай Тихонович Копыльцов родился в 1917 году. Детство и школьные годы прошли на Алтае. Коля рано научился читать. А уже в семь лет он сочиняет сказки, и сам записывает и зарисовывает их. Конечно, в их основе – мотивы сказок, услышанных от матери, Риммы Всеволодовны, но в некоторых он опирался на свои наблюдения. Листая в запасниках Бийского краеведческого музея сохранившиеся самодельные детские тетрадки Коли, вглядываясь в крупные, неуверенные буквы, я представлял аккуратно одетого белокурого мальчика, низко склонившегося над бумагой. Пока не видит мама или тётя, он подложил одну ногу под себя, от усердия прихватил зубами кончик языка и пишет, изредка поглядывая исподлобья в окно, припоминая: «Свинцовый тигр. Быль. Жили-были три человека. Деда да баба да их сын. Вот старик принес 10 пломб. (Коля пишет - бломб, по созвучию с «бомбами», наверное). Вот сели чай пить с халвой. Кончили пить, тотчас взялись расплавлять бломбы. Отец притащил коробочку специальную для расплавления. Но вот положили свинец в коробочку, бросили туда бломбы. Они превратились в воду. Потом вылили на пол. Получился свинцовый тигр». В этой «были» интересны превращения, происходящие с близкими людьми – в воображении мальчика дед, баба и отец становятся его сверстниками. Напившись чаю, они берутся плавить «бломбы». Отец, как заправский мальчишка, «притащил» специальную коробочку. Расплавив свинец, взрослые, недолго думая, выливают его на пол. Очертания свинцовой лужи напоминают им тигра…
   Коля рос обычным мальчиком – уходил, никому не сказав ни слова, в горы, чтобы набрать кислицы (красной смородины); выручая друзей в каком-то споре, переплыл бурную Катунь, смертельно перепугав свою учительницу; участвовал в художественной самодеятельности, рано увлёкся В. Маяковским, Д. Бедным. Мария Петровна Мальцева – тётя Копыльцова – на всю жизнь запомнила, как однажды Коля просил её послушать понравившиеся ему стихи, и прочёл:


   Николай Васильевич Банников – школьный друг Коли, а затем писатель, вспоминает: «он жил стихами, поэзией, постоянно размышлял о ней. Дома у него был шкаф, набитый книгами; там я увидел такие сборники стихов и такие фолианты по истории литературы, каких, по тем временам мне, наверное, долго бы ещё не привелось увидеть. Имена поэтов, в школьных программах не упоминаемые, были ему как бы родными, не говоря уже о классиках, о Маяковском и Есенине. Он звучным своим прекрасным голосом читал наизусть целые страницы Баратынского и Тютчева, Блока и Брюсова, Белого и Хлебникова, Ахматовой и Зенкевича». Серьезный литературный труд становился делом Николая Копыльцова. Став студентом Омского педагогического института в 1935 году, он всё свободное время проводит в областной библиотеке им. А.С. Пушкина или на книжных базарах, причем не считал для себя зазорным, как вспоминает К.А. Рябинин, отдать за необходимую книгу рубаху, которая была на нём. (Для Копыльцова это был не жест, рассчитанный на то, чтобы произвести впечатление, а поступок – Николай отличался интеллигентностью, воспитанностью, аристократическими манерами, щегольством и элегантностью в одежде: костюм всегда безукоризненный, брюки наглажены, «рубашечка белая, галстук модный, ботинки новенькие, желтые, в одной руке всегда редкая книга, в другой – дымящаяся папироса»… И вдруг – отдать рубаху милой старушке за «Заратустру»…)
   Перед сессиями друзья консультировались у него. Его ответы на государственных экзаменах были так хороши, что о них был даже подготовлен радиорепортаж… Вообще Николай Копыльцов был разносторонне одарённым человеком. Он имел прекрасную память, свободно владел французским и немецким языком, писал сонеты, поэмы, лирические стихотворения, литературоведческие эссе. («Где же все это? – слышу я вкрадчивый голос Нашего редактора. – Не сохранилось? Вот видите, он уничтожал свои опусы, не перекладывая этот тяжкий труд на плечи других». Что ж, в этом отношении Николай Копыльцов вполне соответствует требованиям Нашего редактора). Николай Копыльцов не любил выносить свои стихи на публику. Трудно решить, что преобладало в нём - то ли скромность сдерживала, то ли самолюбие не позволяло ему вслух читать стихи, которые он не считал достаточно зрелыми. Но вполне определённо можно сказать, что он всерьёз думал о выходе в большую поэзию. Об этом говорит тот факт, что в Бийске, при активном участии библиотекаря Леонида Александровича Мальцева, Копыльцов и Н.В. Банников создали рукописное издательство «Июлист» (от названия месяца, в котором все собирались в городе). В нём было «напечатано» несколько книжек Копыльцова небольшого формата. Одна из них под названием «Никогда» хранится в Омском литературном музее. В ней есть всё, что должно быть в настоящей книге – твердая обложка и «супер», титульный лист, оформленный по всем правилам, иллюстрации – крохотные вырезки из старых журналов. И текст, тщательно выписанный от руки. Л.А. Мальцев рассказывал мне, что Коля Копыльцов уничтожил множество таких книжек. Для него работа над ними была своеобразной игрой, розыгрышем. Потщеславился пред друзьями, очень серьёзно утверждая, что имеет ряд изданных книг – и, ошеломив их демонстрацией своих раритетов, убирал с глаз подальше… По воспоминаниям Л.А. Мальцева, Коля и при посторонних очень любил выдавать себя за человека, не искушённого в поэзии. «Я несколько раз был свидетелем, - пишет Леонид Александрович, - вечерних бесед в городском саду в полуосвещённой аллее, где Коля доказывал какому-нибудь приезжему, что стихи в наше время пишут только ненормальные люди и в газетах совершенно напрасно печатают стихи. И всё это с совершенно серьёзным видом».
   Талант, ещё не оформившийся, ищущий, почувствовал в Николае Копыльцове и Эдуард Багрицкий. По настоянию своего друга, Н.В. Банникова, Копыльцов отослал в журнал «Пионер», редактором которого был Э. Багрицкий, свою поэму «Смерть Никиты Правдухина», посвящённую восстанию Емельяна Пугачева. Поэма была опубликована в тринадцатом номере этого журнала за 1933 год. Перед публикацией редакция поместила письмо Багрицкого 14-летнему автору, Коле Копыльцову. «Дорогой Коля! – писал автор «Птицелова», - я прочитал твои стихи. По-моему, это очень неплохо. Я не исправлял их потому, что считал самым важным свободный ход твоей творческой мысли. Если ты серьезно займёшься поэзией (а поэзия – это такая же наука, как математика, география и т.д.), ты сам увидишь недостатки. Желательно бы посмотреть другие твои стихи о школе, о событиях, происходящих вокруг тебя, о себе. «Смерть Никиты Правдухина» - хороши яркостью сюжета и стремительностью стиха. Ты не ищешь закостенелых форм, вычитанных из книг – ты стараешься даже историческую тему рассказать своим, сегодняшним языком. Это хорошо. Больше внимания обрати на рифмы. Например, «конница» и «станица» не рифмуются. Если ты это сделал нарочно, это нехорошо, потому что не замыкает стихотворения. Старайся писать сжатей: где мысль и образ можно вложить в четыре строчки, не пиши в десять. Вот и всё. Посылай нам всё, что напишешь».
   Об этой поэме Наш редактор отозвался через запятую: «столь же слабы «Никита Правдухин» Н. Копыльцова и др. его стихи». Не смею спорить с этим высоко компетентным мнением. Но мне как-то ближе позиция Эдуарда Багрицкого. Он отметил и слабость рифмы, и многословие, но выделил достоинства: «яркость сюжета и стремительность стиха». Поэма Копыльцова заставляет читателя почувствовать сбивчивый ритм восстания, ему передается волнение Никиты Правдухина, выполняющего важное задание, он словно слышит стук копыт коня, на котором скачет гонец, разыскивающий Пугачёва:


   Хотя, конечно, Нашего редактора понять можно – читаешь поэму, и то и дело натыкаешься на беспомощные места. Перебой ритма как внутри строки, так и в строфе. Смысловая перекличка то с агитками времен Гражданской войны, то с песенным фольклором того же времени. Но как не заметить строки, сверкающие отточенными гранями, как алмаз:


   Просматривая сохранившиеся тексты Копыльцова, можно довольно быстро установить, что наиболее удачные строки и законченные стихотворения появлялись, когда Коля брался за тему, близкую его сердцу – будь то история («Никита Правдухин») или природа Алтая. Один из друзей Копыльцова – Марк Юдалевич – впоследствии известный поэт – в своих воспоминаниях приводит одно из лучших его стихотворений, посвящённых алтайской реке Бие. Нельзя не согласиться с Марком Юдалевичем, что эти стихи подкупают своей неподдельной любовью к своим самым дорогим, кровным местам, к своей самой милой алтайской ясноглазой реке.


   М. Юдалевич рассказывает, что был свидетелем, как в редакции газеты «Молодой большевик» оценили эрудицию Копыльцова, «его непринуждённо сверкающие неожиданными мыслями ответы начинающим писать». Далее приводится один из таких ответов. В нём есть и великолепное чувство слога, и юмор, и деликатность, и умение дать автору почувствовать его недоработку, находя для аналога сравнение не в широко известных стихах, а, скажем, у поэта ХIХ века К. Случевского. Как редактор Н. Копыльцов имел заслуженное право писать в конце письма: «с дружеским приветом», потому что при всей разгромной сути его отзыв был в первую очередь дружеским. В те годы Копыльцов формировался как человек и гражданин. Он умел быть твёрдым и принципиальным, имел самостоятельное суждение о таких вопросах, на которые многие предпочитали, зная ответ, говорить лишь то, что было принято. Вот лишь одно письмо. Единственное, кстати, известное мне письмо Н. Копыльцова из армии. Оно было написано ещё до войны, из эшелона, который вёз Копыльцова в часть. Письмо адресовано Л.А. Мальцеву – человеку, с которым Николай привык обсуждать не только литературные проблемы, но всё, что волновало обоих. Проезжая Мариинск, он купил один из последних журналов. Копыльцов называет имена авторов – и вдруг, словно выстрел, звучит мысль, которая, если припомнить, когда это было написано, поражает воображение – выходит, не все молчали, не все славословили. Даже недавний студент пединститута давал себе отчёт в происходящем: «Стихи Щипачёва. Чистая лирика после посредственной газетной трескотни. Отрадное явление. Воскресли Смеляков и Ахматова – талантливый юноша и великая поэтесса, совсем было выброшенная за борт литературы. Когда же мы живём? В великую эпоху войн и революций или в тяжелую годину безвременья? Или это одно и то же? Неужели всегда при всяком строе будет попираться и унижаться истина, а ложь и посредственность будут руководить судьбами миллионов?» Конечно, мысли эти не рождаются вдруг. Они вынашиваются и исподволь зреют в сознании тех, кто много и упорно размышляет об истории культуры разных стран и народов, кто любит и по-настоящему ценит то лучшее, что есть в прошлом Отечества.

   Как горько сознавать, что Коля Копыльцов успел так мало сделать. Он погиб под Ленинградом в 1942 году, унеся с собой не созданные стихи, поэмы и книги. Сколько их, нереализованных гениев, среди десятков миллионов павших?..
   Ушло в прошлое то время, когда в Бийске я встречался с друзьями Копыльцова: Леонидом Александровичем Мальцевым, Валентином Федоровичем Казаковым, надоедал визитами и телефонными звонками Николаю Васильевичу Банникову, добиваясь от него воспоминаний о Коле. Никогда не забыть и встречу с Марией Петровной, родной тетей Коли Копыльцова. Её я отыскал… в Бийском доме престарелых. Немало картин, которые никак не назовешь светлыми, вижу перед глазами, когда вспоминаю об этой встрече. Никогда ещё не приходилось мне так остро чувствовать, насколько все мы «ленивы и нелюбопытны» (это отметил ещё А.С. Пушкин), насколько недопустимо равнодушны и медлительны по отношению к уходящему в прошлое, как там, в Бийском доме престарелых, когда я увидел, как молодеют подернутые мутной пленкой стариковские глаза, как перестают дрожать руки и пытается распрямиться спина, - и всё лишь оттого, что человек вдруг поверил: воспоминания его уходящей жизни нужны людям.

Полный текст статьи Виктора Вайнермана «Двое из шеренги бессмертных».

Главная